ЛЕТНИЕ ТРУДЫ

«Здравствуй, светлый мир, ты справил праздник весенний,
Здравствуй и ты, человек, дождавшийся милого лета!
Ты на цветы любовался, вдыхал их благоуханье,-
Дай тебе бог и впредь не однажды в добром здоровье
Праздник весенний встретить, на славу повеселиться.
Каждому, кто почитает Литву, отцовскую землю,
Кто говорит по-литовски, усердно на барщину ходит,-
Благоприятной весны дай бог ежегодно дождаться.
А за веселой весною пошли веселое лето!»
Так перед Духовым днем, на барщину бурасов клича,
Причкус приветствовал их и напутствовал простосердечно.
«Сила, что всякий труд играючи одолевает.
Есть величайший дар, ниспосланный господом богом,
Тот, кто, с самой зари потрудясь и тяжко намаясь,
Скромной снедью своей утоляет голод охотно,
После, небу воздав за милость благодаренье.
Весел, свеж, здоров, ложится и засыпает, -
Не превосходит ли тех, кто, с утра нарядясь, как на праздник,
Морщатся, тяжко вздыхают и еле за ложку берутся.
Что из того, что, на люди являясь, Миколас некий
Ходит брюхом вперед, на глазах, как пузырь, раздуваясь,
Крепко скорбит о плутнях, которые видит на свете,
Сам же, как некогда Каин, страшится кары небесной,
Что из того, что, раскрыв сундук свой, доверху полный,
Диксас денно и нощно сокровища перебирает,
Сам он, глядишь, в нужде подушку вынуть боится
И постоянно, как дурень, хлебает борщ без заправки,
Ходит изо дня в день в отрепьях полуистлевших.

Мы обутые в лапти литовцы, простонародные,
Барам, а также их слухам - совсем, конечно, не ровня, -
Не дал нам бог зато и болезней барских на долю,
Переполох какой в городах, в усадьбах господских
Нынче, как нас навестить собирается вскорости лето!
Тот, как блажной, орет, с застарелой подагрой воюет,
Этот - зовет лекарей, на свой манер причитает.
Ах, почему господ так страшно терзают болезни
И почему их столько до срока сходит в могилу?
Не потому ль, что они, трудом крестьянским гнушаясь,
Дни коротают в безделье, в обжорстве, в пьяных разгулах?
Мы же, кого ни во что горожане спесивые ставят,
Жидкой поев простокваши, спешим, как должно холопам,
Взяться опять за труд - и любое ладится дело;
Если ж и сала свиного кусочек перепадает
Или отведать порой колбасы доведется литовской, -
Вдвое тогда живей и усердней наша работа!»

- «Кажется,- молвил Лаурас, на палку свою опираясь, -
С помощью божьей весну проводили живы - здоровы,
В добром здоровье и нынче встречаем милое лето.
Да, уж солнце теперь на подъем идти перестало
И, высоко-высоко задержав колесо огневое,
На прояснившемся небе играет, стоя недвижно.
Глянь, как его красота, разгораясь пламенем жарким,
Свежий венок земной иссушает мало-помалу,
Роскошь и яркость травы превращает в корм для скотины.
Да! уж цветочки иные настолько поблекли, что в поле,
Сгорбясь, там и сям стоят, как дряхлые бабы.
Сколько их люди весной в садах посрывали  - и тут же,
Только-только успев их красою налюбоваться,
Мяли без сожаленья и наземь бросали небрежно!

То же, видать, случилось и с нашими пташками нынче:
Песни, что пел соловей, что нам куковала кукушка,
Игры, что жавронки в небе, четами носясь, заводили. -
Либо подходят к концу, либо всюду кончились вовсе.
Множество тварей живых, что недавно в гнездах пищали,
Взрослыми став, теперь от отцов-матерей отделились,
Сами свой хлеб добывают, поют, как родители пели.
Времени - чуть протекло, а свет стал будто бы новым.

Я - человек в летах, - чудес таких наглядевшись,
Чистосердечно вздохнув, восклицаю с печалью невольной:
“Ах, говорю, до чего же ничтожен век человечий!
Твари бренные, мы, как святой Давид возвестил нам,
Жизни недолгой растем и цветём, точно злаки земные.
Каждый из смертных на свет подобно почке родится
Почке, из коей цветок вылупляется спервоначалу.
Каждый в свой срок зацветет, понемногу свежесть утратит,
Плод наконец взрастит и век тихонько окончит.
Этак со всеми бывает, - и с нами так происходит:

И господин и крестьянин, родясь и крича в колыбели,
Оба существ людских являют слабые почки.
После, когда цвести приходит время обоим.
В холе живущий барчук начинает резвиться по-барски,
Наш же крестьянский малыш - как пристало крестьянскому сыну.
Юные дни свои расточают они безрассудно.
Но, когда начинают у них усы пробиваться
И приспевает пора приниматься за труд повседневный,
Резвость да глупость ребячья куда, скажи, пропадают?
Сколько из году в год малолетков, бойких и шумных,
Смерть, подстерегши, вдруг удушает оспою черной
Или, несчастных, горячкой в могилу раннюю сводит.
Но и на парней и девок костлявая косу готовит,
Точит ее, невзирая на молодость, и временами
Косит так слепо и злобно, что сотни платочков и шапок,
В полном цвету, исчезают, и больше их нет и в помине.
Тут-то и видишь воочью всю краткость дней человечьих.
Травам, что всходят и вянут, подобны воистину люди”».

Здесь-то был рассказ появленьем вахмистра прерван:
Стал он тут же ругаться, да так, что от края до края
Разом земля задрожала со всем, что на ней обитает.
«Дьяволы! Гром разрази вас!» Да ты, человече, опомнись,
Что расшумелся так? Что бранишься, рот разеваешь?
Или и впрямь в тебя вселилась нечистая сила?
Что так беснуешься? Что там с тобою, подлец, приключилось?
Но принялся тогда ругаться пуще детина…
Так наконец расходился, что птиц распугал в поднебесье.
Лиска трубу опустила, шарахнулась, вскачь полетела,
Уши поджав, наутек пустился зайчишка трусливый,
В кустик соседний юркнул и - ни жив ни мертв - притаился.
Даже в болотах лягушки и жабы с потомством крикливым     
В воду одни за другими попрыгали, перепугавшись,
Крысы в чердачных углах, мышата, также и совы     
В ужас такой пришли, что тотчас пообмирали,
И воробьев полумертвых попадало множество с крыши.                                             
Вот как - слыхали! - вот как ругался начальник сердитый. 

«Эх, - отозвался Сельмас,- как много безбожников стало,                  
Черти у них с языка, почитай, никогда и не сходят!
Смотришь, безумец иной, дождавшись светлого утра,
Толком не зная молитв, их вовсе читать не желая,
Черта на все лады поминает, слезая с постели,
Он домочадцев своих проклинает ежеминутно,
Нет на него угомона и в полдень и за полдень также:
Градом словес нечестивых трапезу благословляя,
Хлеб он берёт, и ест, и похлёбку черпает ложкой.
Так по утру, бранясь, он спешит за работу приняться,
Так с чертыханьем в постель отправляется вечером поздним.

Ежели барин брюхатый ругается так не пристойно,
Это не диво: знаем, что душу он дьяволу продал,
Слова святого стыдится, над царством небесным смеётся
И, в ослепленьи, решив, как скотина глупая сдохнуть,
Свиньям на радость поганит по-свински всё, что видит.
Да, но когда мужичонко сидит на одной простокваше,
Ноги еле волочит, не в силах выпрямить спину,
А, за работу берясь, усердно чертей поминает,-
Это поистине ужас, подумаешь - волосы дыбом.
Только такое теперь мы сплошь и рядом встречаем!»

Так рассуждая, Сельмас дивился и сокрушался.
Вдруг заскрипела дверь, и Причкус встал на пороге.
«Вот,- произнес он, - сейчас прислал мне грамотку барин.
Пишет наш господин: послезавтра на барщину выйти,
Время пришло вывозить навоз из хлевов и конюшен.
Значит, в добрый час - телеги наладьте, соседи,
Вилы да крючья берите, - да только минутки не мешкать!
Вам-то, соседи честные, известно, как браться за дело,
Верно, любой из вас уж прикинул, где будет работать,
Я, если бог сохранит, ни на шаг от вас не отстану,
Я за работою вашей не только присматривать буду,
Но и от всей души подучу, как только сумею».
Всё по порядку сказав, из избы он выскочил мигом,
Он во дворе на коня четырехгодовалого вспрыгнул
И поскакал, спеша и других известить о приказе.

Только урочный день подошел, на самом рассвете
Стали, спеша отовсюду, сходиться бурасов толпы,
Этот - с крюком на плече, тот - вилы новые вскинув,
К барской усадьбе крестьяне бежали,- так и бежали.
Альбас к навозной телеге приделал новые грядки,
Загодя также поставил колеса новые Мерчис
И меж соседей своих покатил но тряской дороге.
А батраки молодые обули новые лапти,
Новые, словно на праздник, онучи понадевали
И вереницей шумливой на барщину взапуски мчались.
Подлинно чудо случилось - такого еще не бывало:
Ведь говорят, что с ленцою на барщину бурасы ходят,
Дескать, их нужно почаще подстёгивать криком да бранью,
Чтобы внушить наконец им охоту работать живее.

Что ж там за чудо случилось? - Да нечему тут удивляться.
Даже младенцу известно, что был той волости амтсрат.
Барин хороший, негордый, и люди о нем и поныне
Горькими плачут слезами: ведь год сравнялся, как помер.
Ах, он достоин того, чтоб его вспоминали вседневно,
Чтобы и дети и внуки о нем, как мы, горевали!
Вот уж был барин так барин! Такого уж больше не сыщем!
Только подумай, как нас жалел он чистосердечно,
И потому об умершем горюют бурасы крепко.
Много на свете господ, что плюют на нашего брата
Как на паршивого пса, его остолопом считают,
Даже порой не желают и взглядом его удостоить.
Амтсрат покойный - наш барин - не так с людьми обходился,
Но горячо, по-отцовски за них заступался повсюду.
Бранного слова мы тоже вовек от него не слыхали, -
Если ж бывало, услышит, как бурасы наши бранятся,
Тотчас же их позовет, по-отцовски строго наставит.
«Ты» говорить избегал он, ко всем на «вы» обращался.
Даже кого распекает, сказать ему «вы» не забудет,
Лишь на немецком наречьи умел покойник ругаться;
Если ж кого из нас отблагодарить надлежало,
Он заслужившего тут же хвалил всегда по-литовски.

Но - погоди, погоди - и не то, приятель, скажу я:
Мы-то ведь знаем небось, как на барщине мается бурас,
Знаем, как, день-деньской терпеливо спину сгибая,
Тяжкое бремя трудов, надрываясь, тащит бедняга.
Эх никому до конца не исчислить бедствий крестьянских!
Из году в год, едва за весной начинается лето,
Гнать-понукать крестьян принимается каждый бездельник.
Каспарас, жирный загривок топорща, как кочет свой гребень,
Словно на кур, наседает на бурасов с бранью свирепой.
Но беспощадней народ донимает слуга его Диксас,
Сабельку на бок повесив, он ходит, как барин заправский,
Бойко на бурасов наших покрикивать не уставая;
Хочет он быть во всем похитрей своего господина.
Метит он - только подумай! - на барское место и выше.
Разве пристало слуге ни во что хозяина ставить?
Если такой болван измываться над барином смеет,
Диво ль, что нас, беззащитных, совсем уж ест поедом он.

Знаешь ведь, брат, каково в жару полдневную в поле:
Гнешься, а пот ручьем по спине натруженной льется.
Тут и проклятое брюхо, глядишь, докучать начинает, -
Нужно, конечно, и брюхо потешить хоть чем-нибудь людям.
Чем же утробу свою потешит нищий крестьянин,
Если в его узелке лишь корки да сыр пересохший?
Сядет, измаясь вконец, погрызет он чёрствую корку,
После почувствует жажду, опять же - залить её нечем:
Пива иль квасу никто не предложит ему в угощенье.
Вот и бежит он с горя к зацветшей луже напиться,
Лёжа ничком, задыхаясь, глотает мутную воду,
Где шевелятся жуки, где скачут лягушки и жабы;
И в довершение Диксас колотит палкой беднягу.

Ах, господин наш амтсрат, зачем ты осиротил нас?
Ах, навсегда с тобой отошли и радости наши!
Ах, наш отец родной, о тебе любой, вспоминая,
Плачет изо дня в день, утешиться в скорби не может,
Так что глаза у иных разъели горькие слезы.
С горя-печали другие почти что рассудка лишились. -
Барщину как подобает справлять уж больше не в силах.
Правда, на барщину также людей ты гнал с повеленьем
Времени зря не терять, а трудиться, как бурасам должно,
Ибо указ короля и работу тяжкую эту
Каждый из нас выполнять обязан как подданный верный.
Но никого из нас сверх меры ты не обидел.
Эх, сколько раз со слезами глядел ты на бедствия наши!
Помним: когда временами расходится Диксас, бывало,
Ты за людей спешил заступиться, и особливо
В дни, как хлеба косить, убирать пора подоспеет
И на работу, в поля, сгонять крестьян начинают, -
Каждого ты опекал, о каждом заботился крепко,
Ни на мгновенье часто заснуть не мог ты ночами,
Наши мытарства тебе в сновиденьях не раз представали,
Вот и в заботе усердной наказывал ты постоянно
Заготовлять в изобильи полпива и браги крестьянской.
В полдень, когда, обессилев, со стоном работали люди,
Бочку питья ледяного слуга твой всегда привозил им.
Ах, господин наш, зачем же в минувшем году отошел ты!

«Хватит, - вымолвил Причкус, - завыли, запричитали!
Вы бы хоть чуть постыдились, - ведь нюни-то как распустили!
Люди, подумайте только о том, что станется с вами,
Если решитесь ума иль от слез ослепнете вовсе -
И ни детей растить, ни работать не сможете толком.
Я-то не спорю - конечно, наш барин, амтсрат покойный,
В цвете здоровья и сил свалясь и скончавшись внезапно,
Нас опечалил безмерно, лить слезы обильно заставил.
Много ночей и сам не смыкал я глаз до рассвета,
Слезы ручьями лил о покойном амтсрате нашем.
Ах, не однажды, соседи, с постели я вскакивал в страхе,
Чудились мне впотьмах круторогие пестрые черти.
Лезли они на постель по мою многогрешную душу.
Я, поразмыслив, тогда пистолет купил длинноствольный,
На ночь, его зарядив, положил у себя в изголовье.
С той поры от меня отвязалась нечистая сила, -
Вскакивать ночью с постели и сдуру кричать перестал я.

Так что довольно побасок про сов, мышей да лягушек,
О воробьях пооблезших и крысах болтать перестанем,
Что же до прочих чудес, то не время ли тоже, соседи,
Их без различья все закинуть на курьи насесты!
Прежде всего из конюшен навозные выгребем кучи,
Если же после найдется добра такого побольше -
Мы и его до конца с великой радостно примем!
Что усмехнулся, разиня, услышав дельное слово?
Если хороших хлебов дождаться хочет крестьянин,
Надо спервоначалу в навозце ему покопаться, -
Знаешь небось - для похлебки любой, какую ни сваришь,
Соли одной маловато: выходит - нужна и заправка.
Ведь, не заправив, и сам борща хлебать ты не станешь.
Нечего, значит, смеяться, что роется бурас в навозе, -
Он для земли истощённой приправу трудом добывает!
Ну-ка, детина, берись поскорей за крюк да за вилы
И становись, и добро пахучее выгреби живо.
Часто, соседи, из вещи ничтожной рождается чудо -
Этот смердящий навоз благодати великой исполнен!

Барин иной захудалый смеется над нами, конечно,
Нас он хулит, измываясь, наш труд презирает глубоко,
Будто бы фертом ходить этот умник без бурасов мог бы,
Будто бы мог без навоза живот набивать пирогами.
Что бы поделали баре одни, без крестьян, - да, к примеру,
Ели б навоз не возили они для их урожая.
Значит, соседи честные, не очень-то сильно смущайтесь,
Если приходится часто чихать из-за едкого духа,
Тяжко  кряхтеть, стонать, меся навоз перепрелый.
Холеным барским носам отвращенье, конечно, внушает
Труд наш; над нами кругом барчуки глумятся и, скалясь,
Морщат носы; но они б их, конечно, повесили быстро,
Если бы им довелось пробавляться щами пустыми
И пригоревшею кашей, как нам приходится часто,
Ну и до пота седьмого на барщине с нами мотаться!»

Причкус, что говоришь? Разве барам такое сболтнул бы?
Или забыл ты, что бурас, завидя барина, должен
Шапку немедля ломать и поклон отвешивать низкий?
Как же ты смеешь корить их  еще и словами такими?
Иль не боишься, что баре тебе за подобные речи
Шею свернут или потащат за волосы в хлев да повесят?
Вправду, кажись, ротозеев на свете белом изрядно;
Да не одних лишь носящих зипун иль кожух заскорузлый, -
Много, поди, и в шелках зубоскалов глупых встречаем;
Стало быть, брат, не дивись бездельникам щеголеватым,
Мелющим вздор. Они разумней были б, когда бы
Их приучили отцы к работе нашей крестьянской.
Хватят на этот раз за работой в конюшне судачить!
Нам-то ведь с лугом да с нивой еще побеседовать нужно.
Поторопитесь, ребята, уж поздно - вечер подходит,
Завтра, встав чуть свет, начнем натачивать косы.
Разве не слышите вы, что зовет уж давно перепелка
Сено косить да копнить про запас к зиме предстоящей?
Жаркое время настанет! Иванов день послезавтра.
Праздник великий ждём - на нём погуляем честь-честью,
А погуляв, на работу отправимся вскорости дружно.

«То-то же,- вымолвил Кризас,- кажись, придется порядком
Нам попотеть, покамест работы крестьянские кончим.
Господи боже, как быть в беде хозяину, если
От батраков никакого ему почтения нету?
Я до седых волос, как видишь, дожил, приятель,
Много чего повидал, и хлебнул я горя немало.
Уйму  всяких чудес рассказать могу в поученье.
Кризас, мой батюшка, помер, меня малолетком оставив,
Погоревала мать да пошла по дворам побираться, -
Тут-то пришлось и мне, сироте, с нужды-голодухи,
В люди пойти: просить, чтобы Блеберис взял в свинопасы.
Спервоначалу, мальчишкой, стерег я стадо усердно,
Грязи да скверности всякой довольно пришлось повидать мне,
После того захотел походить за сохой-бороною.
Был я, по правде сказать, ребенок сметливый, бойкий,
Ну а подростком не раз стариков оставлял за собою:
Стоило мне чуть-чуть к ремеслу приглядеться любому,
Как мастерить научался - выказывал хватку такую,
Что пареньки иные, постарше меня и покрепче,
Передо мною робели, боялись вконец осрамиться.

Правда, приятель, неладно, когда батраков поседелых
Глупый мальчишка заткнуть в работе за пояс может.
А до уплаты дойдет - подавай им талеров кучу,
Также полоску побольше они вымогать не стыдятся;
Где же, где же теперь старина бородатая наша -
Время, когда батраки и за малую плату старались!

Помнится, глупым мальчишкой я попросту диву давался,
Видя не раз, как рядятся хозяин иной с батраками,
Он за работу, глядишь, назначает какой-нибудь талер,
А батраки-то еще и хвастают, если, расщедрясь,
Он за усердье изволит накинуть монетку-другую.
Если ж портки или пару лаптей посулит он от сердца,
Тут - за великую честь - благодарности вовсе конца нет.
Только с тех пор совсем свет белый переменился,
Да, с тех пор как литовцы с немчинами перемешались,
Бог весть куда занесло литовскую благопристойность,
Парни теперь и взглянуть не хотят на добротные лапти,
Девушки нос воротят от крашеных тканей домашних, -
Смотришь, хват иной щеголяет в сапожках, как барич,
Смотришь, и в праздник и в будни негодницы - девушки наши
Ходят, корсетки надев, наподобье барышень-немок.
Благопристойность былую литовцы навек потеряли.

Взять хоть бы кушанья наши - так тоже только и слышишь,
Как их теперь бранит без зазренья совести всякий.
Мудрые прадеды наши кисель сготовят, бывало,
Сдобрят его молоком да на стол поставят, и этим
Радость большую всегда доставляют своим домочадцам,
Если ж, бывало, для них шюпиниса наварят  крутого,
Да и вдобавок его подзаправят ломтиком сала,
Ах, как хвалили хозяев, насытясь, слуги честные!
Нынче ж изволь батраку подавать мясца, да побольше,-
Он на хозяев несчастных кидается, будто собака.

Кстати, послушай, брат, что со мною нынче творится:
Чуть не полвека владея своим хозяйством и домой,
Слыл я хозяином справным, безделья сроду не знаю,
Барам умел угождать и соседям, бурасам тоже.
Лишь батраков своих ублаготворить не могу я:
Ест за двоих любой, а меня - скупердяем считают,
Хоть постоянно стараюсь кормить их сытно и вкусно.
Диво ли в том, что порой внести мне попросту нечем
Подать, любезную в срок и крепко ругается амтман
Или, вконец рассерчав, заезжает в ухо да в зубы.
Этак, брат, не раз попадать впросак приходилось.

Сам посуди - могу ль господам уплачивать в срок я,
Ежели так батраки безбожно меня объедают?
По миру скоро пойти из-за них, как видно, придется!
Столько быков, да коров, да свиней, да коз, да овечек
Я для разбойников этих порезал на мясо, что, право,
Шкуры вешать куда - и сам, наконец, я не знаю.
Третьего дня на убой быка отвел я, опять же
Давеча - братец ты мой, говорить даже совестно - глянул:
Кости, рога да кожа едва от него уцелели!
Стало мутить их, а все ж о телятине речи заводят,
К горлу с ножом пристают, чтобы я уж вконец разорился,
Им на потребу зарезав бычка последнего. Вот как!

С платою точно такие ж дела ежегодно творятся:
Смотришь, мальчишка сопливый, портки надевший недавно
И, говоря по душам, не видящий срама большого
В том, чтобы из ночи в ночь под себя мочиться исправно,
Чушек несчастных пяток не умеющий на поле выгнать,
Даже и тот не прочь содрать с хозяев побольше,
Если его в услуженье, потехи ради, берёшь ты.
Меж батраками нередко встречаем шваль и такую,
Что не управится толком с сохою иль с бороною
И ухватить вола за рог кривой не решится.
Если ж порой, расшалясь на лугу, бугай разревется,
В дрожь их бросает, поджилки трясутся у них от испуга.
Но и такой вот разиня еще и спесивится часто,
С наглою рожей работу свою никудышную хвалит,
Морщится, если ему не заплатишь, сколько запросит.
Ты подойди к такому, да шапку сними, да попробуй
Талеров десять в год посулить от щедрого сердца,-
Вот и услышишь, приятель, как этот сопляк, подбоченясь,
Станет ещё у тебя вымогать и полоску получше.

Если же дело дойдет до работы - диву даешься:
Вдосталь эти ворюги нажрутся вкусного мяса,
Сладким пивом и квасом по самое горло нальются;
Смотришь - там и сям, у забора иль под навесом.
Все батраки твои лежат ничком, растянувшись,
А иногда, злодеи, запрячутся так, что в помине
Будто бы не было их, провалились будто сквозь землю, -
Бегай кругом да кричи, надорвись хоть вовсе от крика:
«Йонас, Ийокубас, Энскис, отзовитесь, куда вы пропали?
Вечер уже на носу, а у вас работа - ни с места!
Как муравейник, давно весь мир честной копошится -
Каждый лезет из кожи, спешит исполнить что нужно, -
Вы ж как ни в чем не бывало храпите спьяну да сыту;
Проку не будет от вас, коль не бросите эти замашки».
Только не жди, что, заслышав хозяйский зов издалёка,
Вскочат они и на крик немедля хором ответят.
Нет, и не думай о том: зубоскалить примутся, шельмы!
Станешь ругать поделом их - в ответ проклятья услышишь.
Мало того: на тебя с кулаками кидаются даже,
Сам ведь знаешь, брат, что Слункюс летом минувшим
Водки вытянул штоф на ярмарке и собирался
Голову мне дрючком проломить под пьяную руку.
После этот буян, дружков призвав на подмогу,
Немилосердно меня по спине и бокам отдубасил,
Много недель проваляться пришлось, пока отходили.
Видишь - дела-то какие творятся, страсть да и только!»

Тою порою, как Кризас на долю пенял, отовсюду
Грянули крики: «Коси, вороши, укладывай в копны!»
Как муравейник, луга мгновенно зашевелились,
Там, с батраками бок о бок, хозяева сено косили.
Мне показалось, что будто весь мир сошелся на битву. -
Сабля и меч взвились и на пёстрых лугах заиграли,
Жадная смерть зашагала повсюду с ощеренной пастью.
Плачем-рыданьем великим наполнились дальние поймы,
Ибо цветочки иные там стали цвести незадолго
И лепестки едва распускать начинали другие;
Словно крестьянские дети, играли иные, а рядом,
Бороды сивые свесив, другие качались в дремоте.
Смерть с косою прошла, сбривая, как бороду, травы.
Мигом повсюду луга крестьянские опустошила,
У Плаучюнаса только остался клочок непочатым.

Этот пьянчуга и рохля в минувшем году на толоке
Так нажрался закусок, что Каспарс выставил щедро,
Осоловел до того, что, ночью в поле блуждая,
Косу и с ней оселок посеял, того не заметив, -
Лишь на рассвете домой он с грехом пополам дотащился,
После того проспал мертвецким сном до заката
И позабыл совсем о потерянных в поле орудиях.
Год пролетел, перепелка опять сенокос возвестила -
Тут наконец оселка и косы Плаучюнас хватился, -
Тяжко заохал, забегал туда-сюда, но напрасно!
Толстый березовый прут схватив со зла и с досады,
Насмерть едва не засек негодяй ребятишек с женою.

Набушевался и после, пропажей своей удрученный,
В тот же день оседлал одноухую тощую клячу
И напрямик в Караляучюс за новой косою поехал.
Там городских чудес нагляделся и, по-крестьянски
Всё-то дивясь на них, до того зазевался, что косу
И оселок купить позабыл он, - память отшибло.
Тут же несчастную клячу у Микаса пропил  - и, пеший,
Через полмесяца только назад в свой дом воротился.
Вышел зарею на луг свой запущенный (ну же и сраму!),
На четвереньках пополз и серпом косить его начал.
В поле тем временем рожь убрали соседи честные,
Кое-кто даже успел и лепешек пшеничных отведать.

Но между тем как стоял я, тому удивляясь безмерно,
Вдруг, изо ржи выгоняя свиней, батрак показался.
«Чьи это свиньи - спросил я, - и кто этой ржицы хозяин?»
- «Тише, - ответил детина, - гляди да помалкивай: Каспарс
Стаду хозяин, а ржи - Плаучюнас; вон он, гляди-кось,
Гнется, кряхтит над серпом, - ведь знаешь небось, что годами
Он непутевый, живет, как жук, у навозе копаясь,
Ах, если даже и сам господин ползет еле-еле,
Словно раздувшийся клоп, то что же, скажи-ка на милость,
Что же поделать слуге, коль велят побыстрей шевелиться?»

- «Ах, - отозвался работник бывалого Блеберса, Пайкжент, -
Ах, не думай, брат, что одни лишь баричи наши,
Барышень за руку взяв, на пирушках вертятся глупо
И, напиваясь мертвецки, позорят бурасов скромных.
Нет, и крестьяне иные пример с них брать не стыдятся.
Всё что у бар в чести, полагают достойным почтенья,
Кажутся мудростью высшей им речи барские также.
Много таких господ, что привыкли теперь ежедневно
Жрать, на манер иноземный, икру да поганых лягушек,
После, рейнвейном шипучим налившись по самое горло,
Тут же садится за стол и друг друга обыгрывать в карты.
Но и крестьяне уж нынче от них шельмовству научились, -
Лишь ухмыляются, если подводит бураса бурас».
- «Хватит! Довольно болтать!» - ответил я резко и прямо,
Плюнул и, полный досады, спиною к нему повернулся.
В городе молвят, конечно, что разумом нищи крестьяне,
Дескать, об их труде, одежде, избах убогих
Речь неохота вести, - поглядишь, становится стыдно.
Тот, кто болтает такое, не знает бураса толком.
Верьте моим словам: в ином мужичонке невзрачном
Сметки и разума больше, чем в барине высокородном,
Лишь говорить красно не умеет этот бедняга.

Так размышлял я. Внезапно опять послышались крики,
Мне показалось - вдали замычало стадо воловье.
То пожинальный венок принесли Плаучюнаса парни.
Знаете сами небось, как горланят наши литовцы
После Якова дня, как рожь с полей поснимают:
«Вот пожинальный венок!» - кричат и в радости пляшут.
Так и отцу своему, Плаучюнасу, честь воздавая,
С радостным криком тащили ребята снопик соломы,
Ибо зерно из колосьев давненько выдули ветры -
Кинуть солому теперь оставалось скоту на подстилку.
Лодыри также на людях и глупость свою показали:
Девок в лужу толкать там стали Лаурас и Мерчюс,
И, для потехи, в ответ Лаурене и Пакулене
Парней холодной водой окатывать стали из ведер.
Долго, недолго ли там по-свински они забавлялись, -
Ссора меж них заварилась, посыпались брань да проклятья.
Лаурас, до нитки промокший, за кол дубовый схватился,
Вмиг за лопаты взялись Лаурене и Пакулене.
Так и стояли они, угрожая друг другу, покуда
Сам Плаучюнас не прибыл: ломтями сала свиного
Он оделил их, и разом покой и мир наступили.
После родных своих угостил он вкусно и щедро,
Не позабыл друзей и соседей, ближних и дальних.
Так наконец нахлестался, что, с хмелю совсем оскотинев,
Рядом с гостями своими мешком под скамейку свалился.

«Эх, - отозвался Сельмас - неладно, неладно соседи,
Стало с тех пор, как в Литве водворились француз и швейцарец.
Нынче есть и средь нас такие, которые рьяно
Пришлых швейцарцев хулят, меж собой говоря по-литовски,
Сами же драки заводят не хуже исконных швейцарцев.
Прежде, давным-давно, пребывая в язычестве темном,
Идолов разнообразных, из дерева сделанных грубо,
Где-нибудь в диком лесу на сучьях вешал литовец.
Толком, конечно, не зная в то время об истинном боге,
Мерзости всякой немало придумали пращуры наши.
Мы - коренные пруссы - теперь уж давно христиане,
Всё же мы в пьянстве, литовцы, не видим позора и ныне;
Нам и безмозглые немцы подчас должны удивляться».

Тою порою, как Сельмас вел речь, сурово нахмурясь,-
Крикнул приказчик: «Ребята, живей за работу беритесь!
Близко ненастье! Смотрите, как солнышко в небе замглилось!
Что нам лентяй Плаучюнас - хоть пропадом пусть пропадет он!
Дружно, ребята, возьмемся хлеба убирать яровые!
Вот уж поля забелели: как видно, кончается лето!
Нам яровые велят поскорей оттачивать косы.
Вот перезрели бобы, вот и сохнуть горох начинает,
Кое-где, лопнув, стручки просыпают горошины наземь.
Разве, братец, не грех, что господа бога даянья,
Ради которых, трудясь, обливался ты потом кровавым. -
Разве не грех, что они, перезрев, пропадают задаром?
То-то посетуем, если, ни с чем оставшись, зимою
Вздумаем вдруг на обед с детьми поесть шюпиниса.
Также овес и ячмень расклевали пролетные птицы.
То, что еще уцелело, прикончат, видимо, свиньи.
Вот и пропал киселек - ни за что мы его проморгали?
Ячневой крупки нам тоже едва ль отведать удастся;
Я ведь не раз твердил: яровые скорей убирайте,
Вы же как будто оглохли - и слушать меня не хотели.
Ни киселя теперь, ни похлебки, ни шюпиниса!
С чем же, соседи честные, на барщину выйдем, скажите?
Как мы зимой извернемся, когда подберут припасы?
Сами тогда в поля понесем корзины пустые,
Ну, а скотине своей, голодной и отощалой,
Только солому одну давать в бескормицу станем.

Женщины! С вами что стало? Неужто и вы распустились?
Дергать лён почему не выходите дружной семьёю?
Или не совестно вам, что уже усердные немки
Поочесали головки и лен разостлали на поле,
Лености вашей дивясь и глумясь над беспечностью вашей?
Женщины! Вы, литовки! Неужто, скажите на милость,
Вовсе не стыдно вам, что хозяйки немецкие нынче
Верх берут во всем и везде, куда ни посмотришь?
Ах, что будет! Ведь скоро пора за прядение браться.
Лён же у вас постоит да так и сгниёт на полосках.
Где же, где же теперь старина бородатая наша. -
Те времена, как литовки не шлёндали в платьях немецких
И по-немецки ни слова еще сказать не умели!
Нынче не только везде на манер немецкий рядятся, -
И по-французски они балагурить уже научились.
Так что порой, заболтавшись, работу свою забывают.

Гей, мужья и отцы! Своих супруг нерадивых
И дочерей - шалопаек пора наконец обуздать вам!
Или ходить нагишом на потеху немцам хотите
И на пирушках шутами себя выставлять? Иль ослепли?
Или рехнулись совсем, что в толк досель не возьмете-
Стыд какой для вас и всего народа честного,
Если на барщине вдруг на портках расползутся заплаты,
Или же вовсе в лохмотьях отправитесь в церковь, к обедне.
Ах, позор такой отвратить от себя поспешите:
Тотчас лён убирать погоните жён с дочерями, -
Пусть похлопочут: авось пощадили кое-что свиньи,
Может, с грехом пополам, на портянки и тряпки достанет.
Но о штанах и рубашках теперь нелепо и думать.
Вот и грибов, поди, не придется людям отведать.
Трудолюбивые немки и тут отличиться успели, -
Ходит молва, что сушить кладут их мерами в печки.
Боровиков толстоногих, груздей, опят и лисичек,
И беляков, и волнушек, и рыжиков, и сыроежек
Уйму собрали они по лесам и рощам окрестным,
Так что иные из них в Караляучюс уже покатили,
Чтобы купцам их продать и купить обновы получше,
Да про запас в кладовые припрятали то, что осталось.
Нам же теперь собирать поганки одни, да и только.
Что ж это будет, когда зимою сварим к обеду
Мы шюпинис или борщ, а приправы то к ним не найдется!
Знаете сами, грибы, если их приготовить умело,
Вкус придают отменный овсянке, а также похлебке.

Вот и с орехами нынче великий срам получился:
Немки - те ухитрялись собрать их целые бочки,
Мало того - и мешки на продажу набить постарались.
Только бездельницы наши, как видим теперь, ни ореха,
Малого даже орешка себе про запас не сорвали,
Чтобы зимою погрызть да пощелкать, если охота.
Лакомство это, кажись, не совсем по вкусу мужчинам:
Им табачку подавай - пусть дом хоть насквозь провоняет, -
Всё же им табачок орехов сладчайших милее.
Нет в них нужды никакой и старым бабам конечно. -
Не предлагай им того, что на пользу пойти им не может.
Ведь говорится недаром, что, дескать, в преклонные годы
Бабам не по зубам ни грызть, ни щёлкать орехи.

Нужно ль, скажите, совсем безделицей брезговать этой?
Нет! И девушки наши и все пареньки молодые.
Знаем, с охотой грызут, почитают орешки усердно.
Вечером зимним, когда над прялкой задремлет Катрина,
Щелкнет орех на зубах и всех лентяев разбудит;
Если ж Еке и Пиме, бранясь, никак не уймутся,
Куча орехов им рот заткнет и угомонит их,
Всякие там пересуды и глупые речи умолкнут.
Братцы, что ж будет теперь, как любезные наши хозяйки
С девками сядут зимой у печек теплых за пряжу?
Только орешков им нет - и примутся вновь зубоскалить.
Сразу увидим тогда, как стихают прялки повсюду,
Прясть пеньку и лён помаленьку переставая.
Так пролетит зима, и весну мы голые встретим».

- «Стой, - за соседок своих заступясь, воскликнула Еке, -
Хватит, подруги, краснеть да помалкивать нам виновато.
Из-за чего этот шум, почему раскричались, мужчины?
Или попреками нас уморить вконец захотели?
Что вам за дело до льна и пеньки, скажите на милость?
Вы бы, чем всё попрекать, позаботились об урожае!
Вот уж Михаилов день к нам в гости пожаловать хочет,
С ним заодно холода, заодно и осенняя слякоть,
Ан погляди - на полях яровые не убраны вовсе,
И конопля полегла и под ветром шумит на полосках».

Тою порой, как они пререкались, начальник явился,
Следом пришли Пакулунс - приказчик, а также Шлапьюргис.
Грозных гостей троих пред собой увидя, крестьяне
Так испугались, что разом о споре своем позабыли.
К людям приблизясь, начальник взял кол увесистый тотчас
И, голос возвысив до крика, сказал им примерно такое:
«Ближе, бурасы, станьте и слушайте, что вам скажу я,
Вы ж языки за зубами держите, бабы и девки!
Мы, как надсмотрщики ваши и, значит, старшие над вами,
Видя, что лету конец, что на нивах стихает работа,
Вас по-отцовски хотим наставить своим поученьем.
Вот всемогущий господь, сотворивший небо и землю,
Острую сметку и разум нам давший, тварям ничтожным,
Он, возлюбленный наш зиждитель и покровитель,
Нас, многогрешных, опять удостоил он милостью щедро!
Нам урожай послал и кормов изобильных скотине.
Помните сами небось, до чего оскудели запасы
В пору, когда на весну поворачивать солнышко стало,
И выходили с сохой мы в поля, как должно крестьянам.
Окорока и колбасы, сыры и сало свиное
Стали к концу подходить, и мы, похлебку готовя,
Тщетно приправы искали: пришлось позабыть нам о мясе,
Вкусный кисель, шюпинис, любимое кушанье наше,
В те многотрудные дни со столов надолго исчезли.
Но унялись холода, и опять повеяло с неба
Животворящим теплом, и приблизилось лето господне.
Тут понемногу и стали запасы у нас появляется,
Жирные кушанья жарить-варить опять начинаем.
Нынче, как доверху снова полны чуланы и клетки,
Стали, конечно, мы есть вкусней и много сытнее.
Снова на долгий покой провожая милое лето,
Каждый греметь начинает горшками и мисками, чтобы
После суровых лишений еще раз душу потешить,
После тяжелых трудов отдохнуть и повеселиться,

Но, человек, человек, не забудь в благодарных молитвах
Славить того, кто твоим неустанным трудам и заботам
Благословенье слал, приходил повседневно на помощь.
Всё, чем тебя за труды землица вознаградила.
Всё, что сады уродили и что принесли огороды.
Нынче повсюду собрал ты и, спрятав в свои кладовые,
За зиму долгую съешь, если бог пошлет тебе жизни.
Разве не следует к небу поднять благодарные взоры,
Изо дня в день хвалить того, чья милость безмерна.
Кто осчастливил тебя дарами столькими снова!
Это, соседи честные, обязанность первая ваша!
Далее, то, что сберечь для господской милости нужно,
Что подобает оставить на церкви, а также на школы,
Или же мне заплатить, как в деревню часом прибуду
И недоимки начну по закону с вас требовать строго.
Знаете вы, каково, когда наезжают нежданно
Вахмистры и распекают нещадно бурасов глупых.
Так что свои кошельки набивайте загодя, люди,
Чтобы любой, как подать платить пора наступает,
Талеров полную горсть из мошны немедля достал бы.

Нынче, нас прислал, повелел пан амтсрат любезный
Милость вашу поздравить, желая чистосердечно,
Чтобы любой из вас не за страх, а за совесть старался,
Чтоб не пришлось понукать, а часом учить вас и палкой,
Ибо душа у него за крестьян болит неимущих!
Вот я и всё сказал, что сказать мне надобно было.
Ну, а на случай, как праздник осенний справлять соберётесь,
Вам пожелаю сердечно я также много веселья,
Только прошу не забыть обо мне и моих домочадцах,
Как на пирушки начнёте гостей созывать отовсюду.
Хватит на этот раз  проводим милое лето
И до осенних дней заготовим всё, что потребно».